Когда я был маленький, я очень много занимался спортом. Слово «спорт» в благословенные девяностые имело только одно значение, и я очень хотел себе черный пояс по фул-контакт-карате. Думал, что тогда буду прям сильным. Получилось, как в сказке: бились-бились, да только сами разбились. Однажды я ударил по мешку и сложился, как велосипед: вылетело сразу 3 позвонка, два грудных и один шейный. Мешок победил. Как потом выяснилось, для этого было много причин, и главные, конечно, не имели к спорту никакого отношения. Ну, это отдельная история. 

Приползаю весь перекошенный к специальным докторам, самолучшим, по рекомендации. Те говорят: ну все. Гагарин долетался, а ты — допрыгался. Смещение, стирание, защемление, жидкости какой-то там внутри нет… Короче, пока по четыре укола в день блокады и стекловидного тела, и тяжелее трусов не поднимать всю оставшуюся жизнь. Потому что вообще-то это инвалидка, просто у тебя-дурака спина закачана, на мышцах еще как-то держится. «Поможет?» — спрашиваю. Они на меня смотрят, как на идиота. Ремиссия, говорят, возможна. В лучшем случае. 

А я в свои девятнадцать лет, надо сказать, был жутко умный. Еще папа говорил: «Советский хулиган — самый читающий хулиган в мире», наблюдая, как я с разбитыми костяшками и синяками под оба глаза, в бане «Тихий Дон» читаю. И вот я подумал: если на мышцах держится и тяжелее трусов не поднимать, так атрофируются же те мышцы и вообще держать перестанут. И от уколов тоже наверняка будет всякое нехорошее, мне печень нужна для другого. Короче, спасибо, говорю, я уж как-нибудь сам. Те только плечами пожали. 

Ну, сам так сам. А сам — хожу, сохраняя положение тела, как при стойке «смирно». Сидеть могу с трудом и недолго. Лежать — только в позе трупа. Такое ощущение, что связали металлическими струнами и затянули потуже. Повернуться страшно, дышу с осторожностью. От всякой мануалки и массажа становится, конечно, полегче. Правда, несильно и ненадолго. И стОит та мануалка дофига. Самое обидное, что ну вот же, только что, — помнишь себя здоровенным парнягой, хрена ли ваша ремиссия, когда я подтягиваюсь тридцать раз, вернее — подтягивался…

Ну, постепенно начинаю, конечно, разбираться в теме. Теща со стройки бревно украла, чтоб, значит, я спиной на нем катался. Мануальщики всякие упражнения показывают. Книжка попалась: Норбеков, «Опыт дурака» называется. О, думаю, как раз про меня. Читаю — ахинея какая-то. Сам-то я ни во что такое не верю. Я ведь — жизнь знаю в свои девятнадцать, что вы мне тут рассказываете… Смотрю, в конце — гимнастика. Сначала для глаз, а потом почему-то для спины. И вот как раз та гимнастика отчего-то мне и приглянулась. Думаю — терять нечего, буду делать. 

И вот тут началось самое интересное. Казалось бы — сверхмотивация: без пяти минут инвалид в девятнадцать лет, причем это еще и больно. Вот что еще должно произойти, чтоб я начал шевелиться?! А я ту гимнастику — не делаю ни хрена. Вернее так: поделал-поделал, чувствую — помогает (!), — и перестаю. Хотя всей гимнастики-то на полчаса, я к двухчасовым тренировкам привычный, вроде — как два пальца, — так ведь нет. И даже не сказать, чтоб какие-то более важные дела находятся. И спина о себе постоянно напоминает, даже в период ремиссии. И ведь вижу — ну помогает же! И опять бросаю. 

Потому что — противно: получается, я ту гимнастику я делать — должен. Каждый день. Ну, не ту, так другую. Сдохну же я без этой лечебной физкультуры. Значит — надо. А я — не хочу. Вот руками и ногами махать, как раньше — хочу. А дрочевом этим заниматься, как пенсионер, — ни фига не хочу. Тем более — всю оставшуюся жизнь. Вот не выношу я обязаловки.

Помогла мне, как ни странно, вторая моя специальность и самая бесполезная из наук (как я тогда думал), — филология…