…Мы шли уже совсем по какому-то Марсу – холодная вулканическая пустыня без признаков водяного льда и ветер со всех четырех сторон. Инструктор-англичанин вел светскую беседу с Сандибом: “Usaly dicks fucks pussies, but sometimes dicks fucks assholes” – говорил Джимми. Сандиб отвечал в том же духе. Беседа велась в ритме дыхания, а дыхание – в замедленном ритме шагов, и через час-другой я осознал, что оба они просто-напросто читают мантры. Еще мучила какая-то неуловимая стыдная догадка, что идиот – я, а не Чугунков. И я уже практически знал, почему, но стоило попытаться сконцентрироваться на этом знании, как оно исчезало, словно призрак, на которого взглянули в упор. Впрочем, могло сказываться кислородное голодание.
На штурм выходили ночью, отдохнув часа три. Предполагалось встретить рассвет на вершине. Огоньки налобных фонариков змеились по черному склону горы, словно души, которые уводили в преисподнюю. Несмотря на пронизывающий холод, постоянно хотелось пить. Пластиковые бутылочки с водой не отогревались в карманах – я хлебал ледяную. Было уже все равно. Никакой цели, никакой воли, ни сил, ни воздуха – ничего: вечная мука в холодной тьме, а смертный грех всегда найдется. Вокруг брели такие же тени. Некоторые останавливались и обтекали валуны, пытаясь дышать, некоторые ползли вверх по склону. Они не просто не отличались, а повторяли друг друга, были идентичны. Там каждый был один. С неохотой напрягшись, я все-таки различил в одном из призраков то, что раньше было Иваном Шалвовичем. Иван Шалвович блевал желчью, как смертельно раненый Багратион – мужественно и обреченно. В горах в первую очередь отказывает то, что слабо, а уж потом все остальное. Иван Шалвович был жизнелюбив и печень поизносил. Я равнодушно прошел мимо. К счастью, вскоре мне попался Сандиб. Несмотря на смуглое лицо, черную бороду и вполне обычную снарягу, он почему-то выглядел светлее остальных. “Айвэн фил бэд – сказал я. – Ливер”. Сандиб кивнул и улетел. Понемногу начинало светать, и я понял, что на романтическую часть не успеваю. Да и хрен с ней. Вообще все неважно. Столбу с табличкой “Congratulations! You did it” я не обрадовался. И даже не удивился, что еще не все. За столбом лежал ледник, почти пологий, а по леднику мне навстречу топал Бегемот.
– Часа полтора еще до точки – Степа махнул рукой, указывая направление. Давай быстро и назад. Он сказал, как спустимся, сразу уходим, – можем сегодня на самолет успеть. А-а, с тобой схожу…
С Бегемотом мы и дошли до вершины. Хозяйственный Степа полез за аппаратом – фоткаться. Айпедики здесь замерзали. Фото со Степой, фото с обезьянкой… Я не люблю их смотреть – стыдно. У меня там не лицо победителя. В порядке моральной компенсации вершину Килиманджаро я обоссал.
Из-под облаков спускались вприпрыжку – опоздать означало выбираться из Африки самостоятельно. Чугункова всегда ждали все, а он никого не ждал.
Спуск – это одиннадцать часов пытки типа испанского сапога. Постоянно понижающийся уровень опоры увеличивает динамический удар по суставам при ходьбе. Пальцы ног, колени, тазобедренные, позвоночник… боль адская и никуда ее не денешь. Сил нет уже вообще никаких, зато по мере спуска появляется воздух – это спасает. Я не лег и не умер, поэтому камни постепенно сменились кустами, кусты разрослись в джунгли, а за джунглями, я точно знал, были негры, джипы и жизнь. Еще часов через шесть, но это если идти – отдых не засчитывается. Честно говоря, успеть было нереально. Но боги Килиманджаро услышали наши маты – у Чугункова сломался самолет, о чем мне и сообщили смс-кой. Теперь по-любому только завтра.
Возле джипов я увидел сумки. Баулы было решено оставить неграм (до сих пор, наверно, едят), но среди них я заметил сумку с красненькими бутылочками Вителевской воды. Я знал, что без нее от местной он обдрищется. Чугунковский организм напоминал Феррари – мог развивать нереальные скорости, но был крайне чувствителен к качеству технических жидкостей. Я смотрел на сумку и брать ее мне не хотелось. Черт его знает: и злорадства-то не было, и даже не в том дело, что воду пусть ему шестерки носят – а я-то кто? – а просто не хотелось и все. Любое действие, так или иначе втягивающее в Чугунковскую орбиту, вызывало чувство мучительного внутреннего сопротивления. Кто его знает, что у него на уме? Может, он еще где-то водой запасся, так я опять мудак получаюсь. Пусть уж лучше сам. Я влез в джип.
До отеля было ехать часа полтора, я совсем было собирался уснуть – и тут увидел Гору. Целиком. А где б я ее видел до этого?! С самолета в джип, с джипа – в джунгли, там по кочкам-по кочкам… Твою мать, и хорошо, что не видел. Хрен бы я поднялся, если б видел. Гора была нереально огромной – она не вписывалась в пейзаж, была ему несоразмерна, как будто на готовой картине мастера ее из принципа пририсовал молодой художник-максималист, и она еле поместилась на холст. Гора притягивала, как планета. Лимо, путеводный негр, пальцем вел по стеклу, показывая, где мы шли. Я смотрел – и не мог поверить, что был там. Как прекрасна и величественна со стороны эта чертова заплеванная пустыня…
Сидя за столом в гостинице, я наблюдал за Чугунковым с интересом естествоиспытателя и кайфовал от того, что ко мне все это уже не имеет никакого отношения.
– Блядь, я за всех заплатил, все организовал, ну почему элементарно-то нельзя?! По-человечески?! Ну что за отношение сучье?!! – плакал обезвоженный Чугунков.
Ему принесли самолучшей воды, какая только нашлась в пансионате. Вскоре у него скрутило живот, и он ушел. Без него стало лучше – как будто тонкая натянутая струна, которую старались не задеть и не замечать одновременно, – лопнула, да и хрен с ней. Пацаны открыли вино.
Чартерный самолет в принципе не отличался от Чугунковского. Семиместный огурец, в хвосте чуланчик сортира, стюардесса сидит на откидной подушечке между пилотами – как в поезде. Как ни странно, трясет такие посудины гораздо меньше, чем обычный самолет. Да и вообще, пассажиров заставляют пристегнуться вовсе не из соображений безопасности, а чтоб в случае чего перед смертью не дергались. В чартере не пристегивался никто. Чугунков с ногами забрался в кресло и, нахохлившись, поглядывал на пацанов сверху вниз. Пацаны, изредка косясь на него, как на училку, подсевшую за общий стол на выпускном, травили байки. Но никто не восхищался Чугунковым, хотя он первым влез на эту гору, и вообще без него ничего бы не было. Никто даже не сказал ему спасибо – откровенно говоря, все кроме меня, видали этот спорт в гробу. Но мне он не верил, к тому же я пришел последним и уже тем самым был ему неинтересен. Ему было совсем не с кем играть, но не хотелось ни с кем возиться.
Однако долго бездействовать Чугунков не мог, и нацелился на меня. Порывшись в своих пожитках, он извлек журнал с головоломками. С безапеляционностью младенца протянул его мне и ткнул пальцем – разгадывай. Весь перелет я и разгадывал. Сосредоточиться не получалось. Что за херня?! Я лечу с миллиардером в чартере. Я только что покорил Килиманджаро. Уж как мог, так и покорил, Иван Шалвович вообще не дополз – и вон какой гордый. Почему я сижу и складываю из спичек слово «вечность», хотя там явно получается «хуй»?! Где кайф от победы, где сабантуй, где обыкновенные бляди, в конце концов?!! С Прохоровым надо было дружить, вот что.
Чугунков поглядывал на меня с недоверием. Он явно не мог оценить результаты теста: то я тупил на простых заданиях, то легко решал сложные (по его мнению), то наоборот – без всякой системы. Осторожный Чугунков не любил, когда непонятно. Наконец он кинул последний пробный камешек:
– Ты бы еще пошел?
“С тобой – только говно на двоих жрать” – подумал я, а вслух сказал:
– Конечно.
Потому что это тоже была правда.
