…Высадились сразу на двух с половиной тысячах. Чернявый Чугунков облачился в панаму, темные очки и какой-то даже на вид дорогой темно-серый спортивный костюм с брюками, отчего стал чрезвычайно похож на наркобарона, лично прилетевшего в джунгли с ревизией опиумных плантаций, – и ломанулся вверх по тропе. Печальная его гвардия затопотала следом: двое охранников, двое захваченных для компании подшефных бизнесменов помельче и два инструктора – головной и замыкающий. Не считая вьючных негров с поклажей, я был самый бедный. Но Чугунков еще верил, что мои менты жестоко покарают пославших его на хер поставщиков, вот я и поехал. На ментов, откровенно говоря, надежды было уже мало, так хоть Африку посмотреть напоследок. А то в горах ни разу не был, а тут — шеститысячник…
Я откровенно не выдерживал темп. Послушавшись сдуру Чугункова, который, как и любой нормальный миллиардер, очень боялся за свое здоровье, я вместе с ним вколол себе две обоймы противоафриканских прививок – от тропической лихорадки до бубонной чумы включительно. И хотя европидор из клиники уверял, что современная вакцина не содержит самих вирусов, а только их генетический код, мне и кода хватило. Живучий Чугунков отделался легким недомоганием, а я и ходить-то начал буквально за день до вылета, – из чистого принципа: понимал, что подохнув еще в Москве, навсегда впишу себя в книгу позора альпинизма. Это потом, уже на месте, опытные инструктора объяснили, что прививки – дело вкуса и вопрос веры: шансы заболеть с оглушенным вакциной иммунитетом или с нормальным непривитым – примерно одинаковые. Но главное – не хватало кислорода. Вдыхаешь, а воздуха нет. Я чувствовал себя повешенным, которого решили протащить на веревке, чтоб другим было неповадно. Не ходите, дети, в Африку гулять – Корней Иванович таки понимал в жизни.
Спасение, как и положено, явилось непосредственно в момент смерти. Я обнимал какой-то баобаб и пускал густые слюни – блевать сил не было, да и нечем. Наметив себе, по методу Маресьева, следующий баобаб, под которым я решу, помирать или повторить, я вдруг понял, что не один. Надо мной стоял Сандиб. Сандиб был индус как с картинки – черная борода, глаза как у Золотой Антилопы, сам коричневый и мохнатый. Мне почему-то все время казалось, что на нем намотана чалма, хотя он носил обычную панаму.
– Слоули. – говорил Сандиб. Гоу слоули. Ю гоу вери куикли, зен рест. Рон. Гоу слоули, бат донт стоп. Лет с трай. Ноу. Вери куикли. Уан степ фор ту сэкондс. Окей?
Я показал пальцами ок. Сандиб отзеркалил жест. Тогда я не знал, что он еще и инструктор по дайвингу. Он и в Афганистане служил, чуть ли не с доктором Ватсоном в одной бригаде. Я двигался, как в замедленной съемке. Поначалу это было невыносимо. Но потом я понял, что так можно жить. До привала оставалось еще четыре часа по джунглям. Только теперь я осознал, что идет ливень.
Ночью в горах холодно, даже если днем плюс тридцать. Я втащил себя в палатку, скрючился на животе и попытался заснуть. «Говно не простывает, всегда лежи на животе, тогда нормально, хоть на снегу» – вспоминал я рассказы сталинского погранца дяди Сани.
Щедрый забористый мат дрожал над горой Килиманджаро. Клиентоориентированные негры поставили-таки сотовые вышки в базовых лагерях, и телефоны стали принимать почти по всему маршруту. Чугунков узнал, что на стройку завезли форсунки не того диаметра, и теперь негры на привале изучали великий, могучий, богатый, меткий русский язык. Негры сидели вокруг газовой горелки, склонив набок первобытные свои головы. В миске на синем огне булькало неведомое варево – негры готовили ужин. Чугунков плясал и завывал, словно колдун Вуду.
– В режиме рации говорим!.. В режиме рации!! Заткнись! Я говорю, ты слушаешь – рация!!! Как на шестнадцать?!! Давление – тридцать два!! В жопе у тебя!!! Тридцать! Два!.. Хули молчишь?! Говори! Рация, блядь!!! Прием!!! Мать!.
Под эту пляску я тонул во сне, как в холодном болоте. Болото давило. Палатка превратилась в подлодку и в ней закончился воздух. Кошмар булькнул и накрыл. На гумфаке ввели обязательную математику и сдавать ее надо в школе. И второй раз мне на свободу не выцарапаться. Сгорбившись, я шел, как под конвоем, в школьный ад. Серые плиты, грязно-синие стены, неистребимый и неразделимый запах сортира и столовки. Поскребшись под дверью кабинета математики, потянул жирную ручку.
– Опоздал? – пропела Куциха. – Беда с этими студентами, совсем распоясались. Садись. Второй вариант.
– А… подготовиться… – пискнул я.
– А готовиться вы должны ежедневно. – просияла Куциха. – Дорогие ученики, даю вам последний шанс исправить ваше положение…
Я втиснулся за парту. Грязноватые доски сдавили меня. Но из глубины, из-под земли, из красного ядра планеты, волной стала подниматься первородная ярость. Да чего я ведусь-то в самом деле? Мне сколько лет? Все это уже было? Значит, не повторится? А если и повторится, так не уж-то я еще раз!.. Я рванулся вверх сквозь тину кошмара, еще не осознавая происходящее отшвырнул в сторону парту
– Да пошла! Ты!! К ебаной матери!!! – заорал, отгоняя морок.
Машина резко тормознула, качнуло вперед, сон слетел. Некоторое время я таращился в пространство нездешними, как у новорожденного, глазами. Пацаны извлекали из спортивной сумки в ногах стволы и вздергивали затворы. Я сунул пэ-эм в боковой карман кожанки. Все нормально. Полез из машины и влип в склизлый тент палатки. Хлопнулся на задницу, как в нокдауне, пытаясь вдохнуть. Воздуха не было. Отекал липкий ядовитый пот. Я поджал локти и скрючился на коврике. Знобило.
Лагерь просыпался. Булькали негры, кастрированными котами пищали европейцы, выкашливали мат русские. Солнце красило кислотным цветом тент. Я б еще поспал, но режущей струной тянуло поссать. Горная болезнь, горняшка, по ощущениям не отличается от выхода из недельного запоя. Тошнит, ломает и ящик битого стекла в голове, – все как в детстве, только перегара нет. Путь до сортира был мучителен. Это удивительно, но у негров в джунглях не принято ссать под баобабы. В лагере есть один-два стационарных сортира и несколько переносных в специальных палатках. Утром, собирая лагерь, негр ставит биотуалет себе на голову и, пританцовывая, поднимается до следующего лагеря 6-8 часов.
Вернувшись к палаткам, я обнаружил Ивана Шалвовича. Старый грузин походил на ворона, полетевшего сдуру с дикими гусями и чудом дотянувшего до первой стоянки – злобно чистил перья. В миру все свои вершины он давно взял, и теперь бизнес его был почти буддистским – основывался на принципе недеяния. Иван Шалвович был решалой. Он брал котлету денег за решение вопросов в суде или в администрации, и пил зеленый чай в одном из своих грузинских ресторанов. В это время суды судили по справедливости, а чиновники плутали по своим неведомым дорожкам. Если звезды складывались в сколько-нибудь приемлемое решение, Иван Шалвович получал бонус. Если нет – брал еще денег на преодоление противодействия противника. Чугунков называл это – работа на рынке ожиданий, но денег все равно давал – в жизни ему не хватало чуда. С чудесами более-менее получалось, так что все, чего желал теперь старый грузин, – это никогда больше не видеть гор. Но неугомонный Чугунков всякий раз таскал его с собой. Отказаться Иван Шалвович не мог. Был желт и зол, но шел.
– В прошлый раз в Непал ходили. Он сразу на четыре с половиной тысячи высадился. И пошел. Быстрее хотел. У него отек легких начался. Еле остановили. – наставительно сказал мне Иван Шалвович. Он всегда говорил наставительно. Я кивнул и потащился к большой палатке, где негры собирали завтрак. Мысль о еде вызывала отвращение, но хоть что-то закинуть было необходимо. К тому же, там должен быть горячий чай.
На завтрак негры соорудили курицу в соусе из красного перца. Брезгливый Чугунков посматривал на нее с недоверием. В сорока его баулах хранились запасы продуктов из «Глобус Гурмэ» — испанский хамон в вакуумной упаковке, пастилки из прессованных сухофруктов, рис в пакетиках для варки и полугодовой запас тушенки. Чугунков, даром, что худой, как помесь Кощея Бессмертного с велосипедом, жрал часто и помногу. Неудобство состояло в том, что при этом он старался еще и правильно питаться. Когда он не выдерживал, и заказывал, скажем, пиццу, которую считал пищей нездоровой, то поедая ее, виновато озирался по сторонам.
В палатке же охранники, пацаны воевавшие, составили баулы вровень со стенами, как мешки с песком в укрепрайоне. Найти в них что-то было практически нереально, разбирать не было сил. Чугунков подумал и стал есть негритянскую курицу. Управившись, он долго протирал руки дезинфицирующим лосьоном. Я есть не мог – тошнило. Три гематогенки в кармане казались запасом достаточным и даже избыточным. Главное – была вода.
К середине второго дня мы вышли из джунглей, и, собственно, я впервые в жизни увидел горы. Оказалось, никакая вершина изумрудным льдом не сияет – ты видишь лишь небольшой участок пути, стоит только подняться на горку, как впереди открывается новая, точно такая же. Подъемы и спуски часто чередуются, причем спуски раздражают страшно – такое ощущение, что весь прошлый адский труд псу под хвост. Мы спускались в чашеобразную долину, поросшую мелким колючим кустарником. Я медленно переставлял ноги и думал, откуда у Чугункова деньги…
