…Самим фактом своего существования миллиардер Чугунков начисто опровергал все теории о позитивном мышлении богатых людей. «От мира я не жду ничего хорошего» – любил говорить он. Мир отвечал взаимностью. Он секретил все и ото всех, но даже самые интимные подробности его жизни знали все, кто хотел знать. Вот откуда, скажем, мне известно, что его первой женщине было хорошо за пятьдесят? Да все знают! Своей паранойей он гордился, но несмотря на паранойю, кидали его часто цинично, и безнаказанно. Бриллиантом экспозиции были разрешения на строительство, сфабрикованные в графическом редакторе Paint. Когда он получил результаты этого расследования, то страшно на меня обиделся. Так и строил по липовым разрешениям. Зато когда третьестепенный конкурент сдуру вывесил агрессивную рекламу, он года два заказывал мне чернушные статьи – воевал. Толку от этих статей не было никакого – уж я-то знал. Но он заказывал их вовсе не для рынка – для себя. И чтоб тот помучился. И действительно, через пару лет после окончания этой войнушки бизнес конкурента как-то сам собой пришел в упадок. А я купил себе элитную квартиру, в которой так и не удалось толком пожить…
Сандибова ходьба вгоняла в транс. И было мне видение: Вера Вольдемаровна Стригольникова мочой окропляла Чугунковский кабинет – майонезная баночка в полненькой когтистой лапке, другой лапкой – с церковного веничка да божьей росой… Картинка поражала естественностью. Отчетливо пахло мочой. Остатком сознания я зафиксировал, что несет от впереди идущих негров – запах их пота вообще специфичен. Вера Вольдемаровна вдруг повернулась ко мне, ничуть не смутившись, что я застал ее за таким странным занятием. Протянула мне ту баночку подержать – как раз, мол вовремя, заодно и поможешь. Тьфу ты, черт. Я выматерился, отгоняя нечисть.
На самом деле, отчитками, чисткой кабинетов и прочей несложной бытовой магией в конторе Чугункова занималась бухгалтерия. Но действительно, под чутким руководством Веры Вольдемаровны. Когда-то в недобрый час Чугунков решил выучить английский и привлек для этой цели директрису специализированной школы. Какую именно магию использовала при этом Вера Вольдемаровна, мы не знаем, но уже через год заслуженный учитель России стала чугунковским замом по кадрам (а кадры, как известно, решают все), а еще через год – генеральным директором. Офисная жизнь быстро приобрела все черты школьной учительской. Ну а ближе к ночи (расходились из офиса обычно поздно) ходила по опустевшему кабинету посолонь бухгалтер Аленушка со свечечкой. За вредность для кармы давала Вера Вольдемаровна Аленушке больничный. Отдохнув, Аленушка снова принималась за работу – чистить следующий кабинет.
Работы у Аленушки было много. Дело в том, что Чугунков время от времени трепыхался, пытаясь вырваться из стригольниковской паутины. В таких случаях он обычно присылал к Вере Вольдемаровне помощника-управленца. Посулит дурачку полцарства, хлеб-соль с ним переломит. Беда, говорит, у меня. Поднимешь бизнес – любые деньги заплачу, только смотри, Веру Вольдемаровну не трогай.
Приезжает такой управленец на своем Лексусе, посмотрит направо – там черным-черно, посмотрит налево – там реки вспять текут. Отстегнет запонки, рукава закатает и давай оптимизировать:
– А зачем это тут? А почему это так? А вы чем занимаетесь? План-график представить до семнадцатого!
А только все равно что-то не ладится. На планерки-то все ходят, отчеты пишут – что вчера не сделали, планы – чего завтра не сделают. А бумаги на подпись не несут. А если несут, то уже со Стригольниковской подписью – точь-в-точь, как в классном журнале. Взглянет бывалый управленец на листочек с такой резолюцией – и гадко ему. Будто тем листочком жопу вытерли. Теперь и самому подписывать никакого удовольствия, унижение одно. А Веру Вольдемаровну тронуть не моги. Видит Чугунков – не идут дела у дурачка. Делать нечего: значит слаб. Покручинится Чугунков, да и отправит его со двора. Дурак ты, говорит, ничего не понял…
Но результатом этого безумия были деньги, и деньги огромные. Причем ни один человек в России, включая Потанина, не заработал на тех бизнесах, где куролесил Чугунков – отрасли эти считались в лучшем случае низкорентабельными, а так – провальными. «В России это не работает» – говорили здравые люди. Но Чугунков и не работал в России. У него и квартиры-то не было. Не работал он и за рубежом, хотя любил летать в Англию на собственном самолете. Он работал в своем собственном мире. И хотя с точки зрения окружающих это мир выглядел безумием и адом, сам Чугунков был в нем Богом. Буквально – обладал всеми чертами Божества в соответствии с любым религиозным каноном.
Он был всегда, даже когда этого мира еще не было – скитался где-то в пустоте в рваных кедах с веревочками вместо шнурков. Он сотворил этот мир из ничего – денег у него не было. Он создал все законы этого мира, включая гравитацию. Общаясь с ним, я не раз ловил себя на мысли, что жду, когда ручка с его стола упадет на потолок. Он населил свой мир разными тварями и разделил их, и смешал языки, так что друг друга они в упор не понимали. И половину назвал – Жулики, другую же – Идиоты. Его никто не видел, кроме немногочисленных пророков его, действовавших каждый в свою эпоху (так и говорили – во времена Лены, во времена Ванечки…), но и пророки не понимали волю его и транслировали ее искаженно. Люди создавали целые учения, чтобы познать волю его и исполнить, но так и не могли понять, что вызывает гнев его, а что – милость. Он мог возвысить никчемного и унизить достойного, что регулярно и проделывал, несмотря на издержки. Если же он изгонял из мира своего, или просто человеку подходил срок (а разрушались все оболочки в этом мире быстро), то душа несчастного отправлялась на вечное скитание в пустоте, мечтая лишь о воссоединении с ним. Я не видел ни одного, кто уволившись и отойдя от него, хоть как-то обустроил бы свою жизнь. Но мир его существовал и после них, и после тех, кто приходил за ними. При этом никаких особых благ он не давал – даже топ-менежеры жили по рыночным меркам небогато, серый же люд в поте лица добывал хлеб свой, ковыряя тернистую и бесплодную почву. Но не нужны были ему результаты трудов малых сих и не принимал он их жертвы, и оскорбившись, грызли они друг друга. Он же питался их верой. Если по статистике, мысль нормального мужчины раз в сорок пять секунд возвращается к сексу, то мысль раба Чугунковскаого с той же периодичностью возвращалась к Чугункову.
Зудило, распирало, прорастало во мне, но не могло продавить асфальт здравомыслия, — осознание, что Чугунков что-то изо всех сил пытается объяснить нам всем, но мы глаза имеем и не видим, уши имеем и не слышим. А это нервирует, знаете ли. Христос — и тот на фарисеев орал и с плеткой по храму бегал. Чугунков же учил так:
— Вот, смотри! — вопил он очередному топу-камикадзе при всем честном народе, — вот Бекасов! — казалось, он держит финдиректора Бекасова за шкирку, как нашкодившего кота. — Умнейший ведь парень! Он же умнее нас всех!! Да?! Да!!! Так почему, блядь, он делает все, как долбоеб?! — Чугунковские вопли перешли в фальцет и он закашлялся. Бекасов втянул голову в плечи, словно ожидая подзатыльника. Отпив водички из стеклянного стакана, как нарком на трибуне, Чугунков продолжил:
— И знаешь, что я сделал? — прищурился он на несчастного своего топа, ткнув острым пальцем в разрез сорочки на топовом пузике. Топ замотал башкой, как слонопотам. — Я сказал ребятам, — Чугунков махнул головой на виновато топтавшихся охранников, — они запихнули его в мой самолет и отвезли на хуй на остров. В ебаном Тихом океане! Вот прямо в чем был, так и отвезли. Да? — вкрадчиво прошелестел Чугунков, выгнув шею к Бекасову. Тот виновато развел руками, мол было дело, чего уж там… — И он, блядь, за неделю сделал то, чего я от него не мог добиться три ебаных месяца!!! — взорвался Чугунков гранатой. Слюни разлетелись осколками. Посекло многих. Утираться стеснялись.
— И знаешь, что я думаю? — Чугунков подступал к слонопотам-менеджеру, тяжело дыша. — Надо было его на хуй не кормить. Он бы еще больше сделал.
Чугунков вихрем уносился в свой кабинет, шарахнув дверью до стекольного звона. Потом девочки приглашали меня — согласовывать очередную операцию. Чувство, что вся бизнес-империя Чугункова построена только для вида, а деньги он производит непосредственно из той энергии, что люди ему отдают, преследовало меня…
Мы пересекли долину и вышли к почти отвесной стене, правда невысокой, метров шестьдесят. Это отвлекло. Лезть оказалось легче, чем идти. Я выбрался на плато, как на крышу сарая, устав честно и в меру. Кажется, я втянулся. Негры уже расчистили полянки между каменюк и колючек (африканская горная колючка – среднее между можжевельником и кактусом). Но неугомонный Чугунков лелеял коварные планы. Пока я корячился на подъеме, он произвел дознание и выяснил, что до следующего лагеря всего четыре-пять часов ходьбы и до темноты мы вполне успеем. Он как раз уже отдохнул. Инструктора пытались что-то объяснять про перепад высот и давление, а я даже рюкзак снимать не стал – что, блядь, не ясно-то?
Я шел по яйца в тумане и искренне от всей души желал Чугункову медленной мучительной и позорной смерти. Самой гуманной казнью представлялось посажение на кол со специальным ограничителем типа перекладинки-насеста. Кто не знает, что еще можно изделать над проклятым обидчиком, – просто читайте Гоголя.
Рядом со мной ковылял отставший от стаи охранник Степа-Бегемот. Бегемот, понятно, было погоняло (действительно очень похожий бегемот с ружьем охранял в мультике Бармалея), а Степой его звали на самом деле. Чугунков Степу гнобил как непутевого дитятю, хотя они были ровесники и чуть ли не однокашники по какой-то конно-мореходной шараге. Иногда во время их непродолжительных бесед мне казалось, что я физически слышу шлепки по жопе. Степа Чугункова боготворил. Однажды какой-то фраер на Мерседесе чудом выскочил из-под Чугунковского бампера (к общему ужасу Чугунков любил водить сам) и что-то такое сказал. Степа выволок терпилу из машины, прямым ударом в нос усадил на задницу, достал из-под сиденья АКСУ, сунул ему ствол между ног и дал очередь в землю. “Зато не заявит” – бубнил он, безнадежно пытаясь оправдаться перед брызгающим и машущим Чугунковым.
Двойной переход был Степе не по силам. В Чечне, понятно, бывало и хуже, но это было давно. Он бодрился, как дедушка, которому доверили не в меру ретивого внука. Я же откровенно забил на все нормативы. Иду как иду, тропа одна. Жрать все равно не могу, так хер ли к ужину торопиться. Растительность вокруг пошла какая-то совсем инопланетная. Черт его знает, как выглядит хвощ, наверно это хвощ. Пусть будет хвощ. Не красиво ни фига. Лучше гор может быть что угодно. В спокойном режиме дошли часов за шесть.
В лагере нас ждал скандал. Оказалось, продуктами закупался как раз Степа, и без него пацаны не могли найти взыскательному Чугункову другой чай кроме Липтона. Степа, весь в пиздюлях, полез в баулы, и тут выяснилось, что другого и не было – в отличие от Чугункова, Степа-то гурманом не был: ну чай и чай. Впрочем, он привык, что гнев Чугунковский необъясним и непредсказуем, по этому поступал как мудрая, но фригидная женщина – терпеливо ждал, пока тот кончит. Откуда-то Чугункову притащили майский. Сильно лучше не стало. Капризный Чугунков вопил. «Чтоб тебе так своих детей спать укладывать», – думал я, обжигаясь Липтоном, и вправду отдававшим сушеной рыбой.
На следующий день неутомимый Чугунков решил повторить двойной марш-бросок, чем обосрал торжественный момент подъема выше облаков. Все уже сидели на таблетках. Двое суток я держался, потом плюнул и попросил у Сандиба колес за завтраком – череп распирало изнутри. Чуткий Чугунков навострил уши. “Хочешь сказать, у тебя начался отек мозга?” – спросил он, будто только этого и ждал. Очень медленно и обстоятельно, как иностранцу, я ответил, что нет, никакого отека у меня конечно нет, а просто немного болит голова, причем у всех болит уже давно, а у меня – вот только что началось, так что ничего страшного. Чугунков отстал. Штурм вершины предстоял через сутки…
